Неточные совпадения
И, заметив полосу света, пробившуюся
с боку одной из суконных стор, он весело скинул
ноги с дивана, отыскал ими шитые женой (подарок ко дню рождения в прошлом году), обделанные в золотистый сафьян туфли и по старой, девятилетней привычке,
не вставая, потянулся рукой к
тому месту, где в спальне у него висел халат.
Хотя мне в эту минуту больше хотелось спрятаться
с головой под кресло бабушки, чем выходить из-за него, как было отказаться? — я
встал, сказал «rose» [роза (фр.).] и робко взглянул на Сонечку.
Не успел я опомниться, как чья-то рука в белой перчатке очутилась в моей, и княжна
с приятнейшей улыбкой пустилась вперед, нисколько
не подозревая
того, что я решительно
не знал, что делать
с своими
ногами.
— Да уж
не вставай, — продолжала Настасья, разжалобясь и видя, что он спускает
с дивана
ноги. — Болен, так и
не ходи:
не сгорит. Что у
те в руках-то?
Он
не забыл о
том чувстве,
с которым обнимал
ноги Лидии, но помнил это как сновидение.
Не много дней прошло
с того момента, но он уже
не один раз спрашивал себя: что заставило его
встать на колени именно пред нею? И этот вопрос будил в нем сомнения в действительной силе чувства, которым он так возгордился несколько дней
тому назад.
— Болен, — отвечал я,
встал, раскланялся и уехал. В
тот же день написал я рапорт о моей болезни, и
с тех пор
нога моя
не была в губернском правлении. Потом я подал в отставку «за болезнию». Отставку мне сенат дал, присовокупив к ней чин надворного советника; но Бенкендорф
с тем вместе сообщил губернатору что мне запрещен въезд в столицы и велено жить в Новгороде.
— Тяжко мне… видения вижу! Намеднись
встал я ночью
с ларя, сел,
ноги свесил… Смотрю, а вон в
том углу Смерть стоит. Череп — голый, ребра
с боков выпятились… ровно шкилет. «За мной, что ли?» — говорю… Молчит. Три раза я ее окликнул, и все без ответа. Наконец
не побоялся, пошел прямо к ней — смотрю, а ее уж нет. Только беспременно это онаприходила.
— Да, брат, я счастлив, — прервал он,
вставая с дивана и начиная ходить по комнате, — ты прав! я счастлив, я любим, жена у меня добрая, хорошенькая… одним словом,
не всякому дает судьба
то, что она дала мне, а за всем
тем, все-таки… я свинья, брат, я гнусен
с верхнего волоска головы до ногтей
ног… я это знаю! чего мне еще надобно! насущный хлеб у меня есть, водка есть, спать могу вволю… опустился я, брат, куда как опустился!
—
С этих пор точно благодетельный ангел снизошел в нашу семью. Все переменилось. В начале января отец отыскал место, Машутка
встала на
ноги, меня
с братом удалось пристроить в гимназию на казенный счет. Просто чудо совершил этот святой человек. А мы нашего чудесного доктора только раз видели
с тех пор — это когда его перевозили мертвого в его собственное имение Вишню. Да и
то не его видели, потому что
то великое, мощное и святое, что жило и горело в чудесном докторе при его жизни, угасло невозвратимо.
— Эге-ге! — сказал Иван Никифорович,
с досады
не зная сам, что делать, и, против обыкновения,
встав на
ноги. — Эй, баба, хлопче! — При сем показалась из-за дверей
та самая тощая баба и небольшого роста мальчик, запутанный в длинный и широкий сюртук. — Возьмите Ивана Ивановича за руки да выведите его за двери!
Скажу только, что, наконец, гости, которые после такого обеда, естественно, должны были чувствовать себя друг другу родными и братьями,
встали из-за стола; как потом старички и люди солидные, после недолгого времени, употребленного на дружеский разговор и даже на кое-какие, разумеется, весьма приличные и любезные откровенности, чинно прошли в другую комнату и,
не теряя золотого времени, разделившись на партии,
с чувством собственного достоинства сели за столы, обтянутые зеленым сукном; как дамы, усевшись в гостиной, стали вдруг все необыкновенно любезны и начали разговаривать о разных материях; как, наконец, сам высокоуважаемый хозяин дома, лишившийся употребления
ног на службе верою и правдою и награжденный за это всем, чем выше упомянуто было, стал расхаживать на костылях между гостями своими, поддерживаемый Владимиром Семеновичем и Кларой Олсуфьевной, и как, вдруг сделавшись тоже необыкновенно любезным, решился импровизировать маленький скромный бал, несмотря на издержки; как для сей цели командирован был один расторопный юноша (
тот самый, который за обедом более похож был на статского советника, чем на юношу) за музыкантами; как потом прибыли музыканты в числе целых одиннадцати штук и как, наконец, ровно в половине девятого раздались призывные звуки французской кадрили и прочих различных танцев…
Фотограф вновь показывает на экране последнюю картину, на этот раз в
том виде, как он ее снимал. Всем сразу становится ясно, что
не Пикколо держал слона на руках, а слон держал его на спине, когда он
встал на нее вверх
ногами…
С галерки слышен недовольный бас...
С той стороны, куда пошел на охоту Марунич, неслась испуганная козуля; ничего
не видя перед собой, она вплотную набежала на стрелков около фанзы. Испугавшись еще более, козуля бросилась к реке
с намерением перебраться на другую сторону, но на беду попала на гладкий лед, поскользнулась и упала. Она силилась
встать, но копытца ее скользили,
ноги разъезжались в разные стороны, и она падала
то на один бок,
то на другой.
Я вскоре узнал: он пришел к главному врачу больницы, поклонился ему в
ноги и
не вставал с колен, пока
тот не позволил ему оставаться при мне безотлучно.
Отец смело направился к коню и взял повод. Демон задрожал сильнее. Его карий глаз косился на человека. Весь его вид
не предвещал ничего хорошего. Отец
встал перед самыми его глазами, и смотрел на него
с минуту. Потом неожиданно занес
ногу и очутился в седле. Демон захрапел и ударил задними
ногами. Мингрельцы выпустили повод и бросились в разные стороны. В
ту же секунду конь издал страшное ржание и, сделав отчаянный скачок, сломя голову понесся по круче вниз, в долину.
Она ничего дурного
не рассказывает знакомым про мать.
Не могла она ее ни любить, ни уважать! И это уже немалое горе. Ей жаль было этой женщины. Она смотрела на нее, как на «Богом убитую», ходила за ней, хотела
с ней делиться, когда
встанет на свои
ноги, будет зарабатывать. Ее смущало еще сегодня утром
то, что она хочет оставлять ее по целым часам на попечение компаньонки.
Но вот лежавшая в тени у
ног Памфалона длинномордая серая собака чутьем почуяла близость стороннего человека, подняла свою голову и, заворчав,
встала на
ноги, а
с этим ее движением на ее медном ошейнике зазвонили звонцы, и от них сейчас же проснулась и вынула из-под крыла голову разноперая птица. Она встрепенулась и
не то свистнула,
не то как-то резко проскрипела клювом. Памфалон разогнулся, отнял на минуту губы от паяла и крикнул...
Резинкина.
Встань, негодяй!.. Твоя ведь любезная!..
С этого дня чтоб и
ноги твоей
не было в этом доме;
не то прокляну тебя.
Заварила барынина мамаша кашу — ложка колом
встанет. Куды командир, туда и она, самотеком. Новоселье ли у кого, орденок ли вспрыскивают, все ей неймется.
Не с тем, мол, приехала, чтобы пальцы на
ногах пересчитывать… Мантильку свою черного стекляруса вскинет, да так летучей мышью рядом и перепархивает
с мостков на мостки. Резвость двужильную обнаружила, — злость кость движет, подол помелом развевает.
Но — я
не хочу, чтобы вы видели складку горечи у моих губ, моя гордость запрещает ее показывать. Мои милые товарищи-пролетарии! Все-таки трудно интеллигенту обломать себя, перестроиться, тщательно очиститься от всякой скверны и идти в
ногу с лучшими партийцами. Нет-нет, да и споткнусь, а
то и упаду, а потом
встаю и иду снова. Кто посмеет сказать, что я
не двигаюсь? Продолжайте верить в меня как в сильную, трудоспособную ленинку, а вот цену всему этому вы
не узнаете.
Но к хорошему скоро привыкаешь. Только неделя прошла, как я поселился у Нордена, а уже стала привычной вся роскошь моей жизни: и собственная комната, и чувство приятной и ровной сытости, и тепло, и сухие
ноги. И по мере
того как я все дальше отходил от Петербурга
с его голодовками, пятачками и гривенниками, всей дешевкою студенческой борьбы за существование, новая жизнь
вставала передо мною в очень странных, совсем
не веселых и нисколько
не шуточных формах.
Он благополучно обскакал «дом дворянства» и без всякого для себя вреда повернул вниз за угол, но здесь случилось
с ним несчастье: кони его сшибли
с ног одного приказного.
Тот, однако,
с божиею помощью
встал и выпутался из своей разодранной шинелишки и даже старался успокоить начальство, что его приказной спине
не больно. Но князь еще больше осердился и обругал подьячего за неловкость, — а затем вдруг встретил новый, еще больший беспорядок.